Что основано на лжи, не можетъ быть право. Учрежденіе, основанное на ложномъ началѣ, не можетъ быть иное, какъ лживое. Вотъ истина, которая оправдывается горькимъ опытомъ вѣковъ и поколѣній.
Одно изъ самыхъ лживыхъ политическихъ началъ есть начало народовластія, та, къ сожалѣнію, утвердившаяся со времени французской революціи идея, что всякая власть исходитъ отъ народа и имѣетъ основаніе въ волѣ народной. Отсюда истекаетъ теорія парламентаризма, которая до сихъ поръ вводитъ въ заблужденіе массу такъ называемой интеллигенціи — и проникла, къ несчастію, въ русскія безумныя головы. Она продолжаетъ еще держаться въ умахъ съ упорствомъ узкаго фанатизма, хотя ложь ея съ каждымъ днемъ изобличается все явственнѣе передъ цѣлымъ міромъ.
Въ чемъ состоитъ теорія парламентаризма? Предполагается, что весь народъ въ народныхъ собраніяхъ творитъ себѣ законы, избираетъ должностныя лица, стало быть изъявляетъ непосредственно свою волю и приводитъ ее въ дѣйствіе. Это идеальное представленіе. Прямое осуществленіе /с. 32/ его невозможно: историческое развитіе общества приводитъ къ тому, что мѣстные союзы умножаются и усложняются, отдѣльныя племена сливаются въ цѣлый народъ или группируются въ разноязычіи подъ однимъ государственнымъ знаменемъ, наконецъ разрастается безъ конца государственная территорія: непосредственное народоправленіе при такихъ условіяхъ немыслимо. Итакъ, народъ долженъ переносить свое право властительства на нѣкоторое число выборныхъ людей и облекать ихъ правительственною автономіей. Эти выборные люди, въ свою очередь, не могутъ править непосредственно, но принуждены выбирать еще меньшее число довѣренныхъ лицъ, — министровъ, коимъ предоставляется изготовленіе и примѣненіе законовъ, раскладка и собираніе податей, назначеніе подчиненныхъ должностныхъ лицъ, распоряженіе военною силой.
Механизмъ — въ идеѣ своей стройный; но, для того чтобы онъ дѣйствовалъ, необходимы нѣкоторыя существенныя условія. Машинное производство имѣетъ въ основаніи своемъ разсчетъ на непрерывно-дѣйствующія и совершенно ровныя, слѣдовательно безличныя силы. И этотъ механизмъ могъ-бы успѣшно дѣйствовать, когда-бы довѣренныя отъ народа лица устранились вовсе отъ своей личности; когда-бы на парламентскихъ скамьяхъ сидѣли механическіе исполнители даннаго имъ наказа; когда-бы министры явились тоже безличными, механическими исполнителями воли большинства; когда-бы притомъ представителями народа избираемы были всегда лица, способныя уразумѣть въ точности и исполнять добросовѣстно данную имъ и математически точно выраженную программу дѣйствій. Вотъ, при такихъ условіяхъ дѣйствительно машина работала-бы исправно и достигала-бы цѣли. Законъ дѣйствительно выражалъ-бы волю народа; управленіе дѣйствительно исходило-бы отъ парламента; опорная точка государственнаго зданія лежала-бы дѣйствительно въ собраніяхъ избирателей, /с. 33/ и каждый гражданинъ явно и сознательно участвовалъ-бы въ правленіи общественными дѣлами.
Такова теорія. Но посмотримъ на практику. Въ самыхъ классическихъ странахъ парламентаризма — онъ не удовлетворяетъ ни одному изъ вышепоказанныхъ условій. Выборы никоимъ образомъ не выражаютъ волю избирателей. Представители народные не стѣсняются нисколько взглядами и мнѣніями избирателей, но руководятся собственнымъ произвольнымъ усмотрѣніемъ или разсчетомъ, соображаемымъ съ тактикою противной партіи, министры въ дѣйствительности самовластны; и скорѣе они насилуютъ парламентъ, нежели парламентъ ихъ насилуетъ. Они вступаютъ во власть и оставляютъ власть не въ силу воли народной, но потому, что ихъ ставитъ къ власти или устраняетъ отъ нея, — могущественное личное вліяніе или вліяніе сильной партіи. Они располагаютъ всѣми силами и достатками націи по своему усмотрѣнію, раздаютъ льготы и милости, содержатъ множество праздныхъ людей на счетъ народа, — и притомъ не боятся никакого порицанія, если располагаютъ большинствомъ въ парламентѣ, а большинство поддерживаютъ — раздачей всякой благостыни съ обильной трапезы, которую государство отдало имъ въ распоряженіе. Въ дѣйствительности министры столь-же безотвѣтственны, какъ и народные представители. Ошибки, злоупотребленія, произвольныя дѣйствія. — ежедневное явленіе въ министерскомъ управленіи, а часто ли слышимъ мы о серьезной отвѣтственности министра? Развѣ можетъ быть разъ въ пятьдесятъ лѣтъ приходится слышать, что надъ министромъ судъ, и всего чаще результатъ суда выходитъ ничтожный — сравнительно съ шумомъ торжественнаго производства.
Если бы потребовалось истинное опредѣленіе парламента, надлежало бы сказать, что парламентъ есть учрежде/с. 34/ніе, служащее для удовлетворенія личнаго честолюбія и тщеславія и личныхъ интересовъ представителей. Учрежденіе это служитъ не послѣднимъ доказательствомъ самообольщенія ума человѣческаго. Испытывая въ теченіе вѣковъ гнетъ самовластія въ единоличномъ и олигархическомъ правленіи, и не замѣчая, что пороки единовластія суть пороки самого общества, которое живетъ подъ нимъ, — люди разума и науки возложили всю вину бѣдствія на своихъ властителей и на форму правленія, и представили себѣ, что съ перемѣною этой формы на форму народовластія или представительнаго правленія; — общество избавится отъ своихъ бѣдствій и отъ терпимаго насилія. Что же вышло въ результатѣ? Вышло то, что mutato nomine все осталось въ сущности по прежнему, и люди, оставаясь при слабостяхъ и порокахъ своей натуры перенесли на новую форму всѣ прежнія свои привычки и склонности. Какъ прежде, правитъ ими личная воля и интересъ привилегированныхъ лицъ; только эта личная воля осуществляется уже не въ лицѣ монарха, а въ лицѣ предводителя партіи, и привилегированное положеніе принадлежитъ не родовымъ аристократамъ, а господствующему въ парламентѣ и правленіи большинству.
На фронтонѣ этого зданія красуется надпись: «Все для общественнаго блага». Но это не что иное, какъ самая лживая формула; парламентаризмъ есть торжество эгоизма, высшее его выраженіе. Все здѣсь разсчитано на служеніе своему я. По смыслу парламентской фикціи, представитель отказывается въ своемъ званіи отъ личности и долженъ служить выраженіемъ воли и мысли своихъ избирателей; а въ дѣйствительности избиратели — въ самомъ тактѣ избранія отказываются отъ всѣхъ своихъ правъ въ пользу избраннаго представителя. Передъ выборами кандидатъ, въ своей программѣ и въ рѣчахъ своихъ, ссылается постоянно на выше/с. 35/упомянутую фикцію: онъ твердитъ все о благѣ общественномъ, онъ не что иное, какъ слуга и печальникъ народа, онъ о себѣ не думаетъ и забудетъ себя и свои интересы ради интереса общественнаго. И все это — слова, слова, одни слова, временныя ступеньки лѣстницы, которыя онъ строитъ, чтобы взойти куда нужно и потомъ сбросить ненужныя ступени. Тутъ уже не онъ станетъ работать на общество, а общество станетъ орудіемъ для его цѣлей. Избиратели являются для него стадомъ — для сбора голосовъ, и владѣльцы этихъ стадъ подлинно уподобляются богатымъ кочевникамъ, для коихъ стадо составляетъ капиталъ, основаніе могущества и знатности въ обществѣ. Такъ развивается, совершенствуясь, цѣлое искусство играть инстинктами и страстями массы для того, чтобы достигнуть личныхъ цѣлей честолюбія и власти. Затѣмъ уже эта масса теряетъ всякое значеніе для выбраннаго ею представителя до тѣхъ поръ, пока понадобится снова на нее дѣйствовать: тогда пускаются въ ходъ снова льстивыя и лживыя фразы, — однимъ въ угоду, въ угрозу другимъ: длинная, нескончаемая цѣпь однородныхъ маневровъ, образующая механику парламентаризма. И такая-то комедія выборовъ продолжаетъ до сихъ поръ обманывать человѣчество и считаться учрежденіемъ, вѣнчающимъ государственное зданіе… Жалкое человѣчество! Поистинѣ можно сказать: mundus vult decipi — decipiatur.
Вотъ какъ практикуется выборное начало. Честолюбивый искатель самъ выступаетъ передъ согражданами и старается всячески увѣрить ихъ, что онъ, болѣе чѣмъ всякій иной, достоинъ ихъ довѣрія. Изъ какихъ побужденій выступаетъ онъ на это искательство? Трудно повѣрить, что изъ безкорыстнаго усердія къ общественному благу. Вообще, въ наше время рѣдки люди, проникнутые чувствомъ солидарности съ народомъ, готовые на трудъ и самопожертвованіе для общаго /с. 36/ блага; это — натуры идеальныя; а такія натуры не склонны къ соприкосновенію съ пошлостью житейскаго быта. Кто по натурѣ своей способенъ къ безкорыстному служенію общественной пользѣ въ сознаніи долга, тотъ не пойдетъ заискивать голоса, не станетъ воспѣвать хвалу себѣ на выборныхъ собраніяхъ, нанизывая громкія и пошлыя фразы. Такой человѣкъ раскрываетъ себя и силы свои въ рабочемъ углу своемъ или въ тѣсномъ кругу единомышленныхъ людей, но не пойдетъ искать популярности на шумномъ рынкѣ. Такіе люди, если идутъ въ толпу людскую, то не затѣмъ, чтобы льстить ей и подлаживаться подъ пошлыя ея влеченія и инстинкты, а развѣ затѣмъ, чтобы обличать пороки людского быта и ложь людскихъ обычаевъ. Лучшимъ людямъ, людямъ долга и чести противна выборная процедура: отъ нея не отвращаются лишь своекорыстныя, эгоистическія натуры, желающія достигнуть личныхъ своихъ цѣлей. Такому человѣку не стóитъ труда надѣть на себя маску стремленія къ общественному благу, лишь бы пріобрѣсть популярность. Онъ не можетъ и не долженъ быть скроменъ, — ибо при скромности его не замѣтятъ, не станутъ говорить о немъ. Своимъ положеніемъ и тою ролью, которую беретъ на себя, — онъ вынуждается — лицемѣрить и лгать съ людьми, которые противны ему, онъ поневолѣ долженъ сходиться, брататься, любезничать, чтобы пріобрѣсть ихъ расположеніе, — долженъ раздавать обѣщанія, зная, что потомъ не выполнитъ ихъ, долженъ подлаживаться подъ самыя пошлыя наклонности и предразсудки массы, для того чтобъ имѣть большинство за себя. Какая честная натура рѣшится принять на себя такую роль? Изобразите ее въ романѣ: читателю противно станетъ; но тотъ же читатель отдастъ свой голосъ на выборахъ живому артисту въ той же самой роли.
Выборы — дѣло искусства, имѣющаго, подобно военному искусству, свою стратегію и тактику. Кандидатъ не состоитъ /с. 37/ въ прямомъ отношеніи къ своимъ избирателямъ. Между нимъ и избирателями посредствуетъ комитетъ, самочинное учрежденіе, коего главною силою служитъ — нахальство. Искатель представительства, если не имѣетъ еще тамъ по себѣ извѣстнаго имени, начинаетъ съ того, что подбираетъ себѣ кружокъ пріятелей и споспѣшниковъ; затѣмъ всѣ вмѣстѣ производятъ около себя ловлю, то есть пріискиваютъ въ мѣстной аристократіи богатыхъ и не крѣпкихъ разумомъ обывателей, и успѣваютъ увѣрить ихъ, что это ихъ дѣло, ихъ право и преимущество стать во главѣ — руководителями общественнаго мнѣнія. Всегда находится достаточно глупыхъ или наивныхъ людей, поддающихся на эту удочку, — и вотъ, за подписью ихъ, появляется въ газетахъ и наклеивается на столбахъ объявленіе, привлекающее массу, всегда падкую на слѣдованіе за именами, титулами и капиталами. Вотъ какимъ путемъ образуется комитетъ, руководящій и овладѣвающій выборами — это своего рода компанія на акціяхъ, вызванная къ жизни учредителями. Составъ комитета подбирается съ обдуманнымъ искусствомъ: въ немъ одни служатъ дѣйствующею силой — люди энергическіе, преслѣдующіе во что бы ни стало — матеріальную или тенденціозную цѣль; другіе — наивные и легкомысленные статисты — составляютъ балластъ. Организуются собранія, произносятся рѣчи: здѣсь тотъ, кто обладаетъ крѣпкимъ голосомъ и умѣетъ быстро и ловко нанизывать фразы, производитъ всегда впечатлѣніе на массу, получаетъ извѣстность, нараждается кандидатомъ для будущихъ выборовъ, или, при благопріятныхъ условіяхъ, самъ выступаетъ кандидатомъ, сталкивая того, за кого пришелъ вначалѣ работать языкомъ своимъ. Фраза — и нечто иное, какъ фраза — господствуетъ въ этихъ собраніяхъ. Толпа слушаетъ лишь того, кто громче кричитъ и искуснѣе поддѣлывается пошлостью и лестью подъ ходячія въ массѣ понятія и наклонности.
/с. 38/ Въ день окончательнаго выбора, лишь немногіе подаютъ голоса свои сознательно: это отдѣльные вліятельные избиратели, коихъ стоило уговаривать по одиночкѣ. Большинство, т.-е. масса избирателей, даетъ свой голосъ стаднымъ обычаемъ, за одного изъ кандидатовъ, выставленныхъ комитетомъ. На билетахъ пишется то имя, которое всего громче натвержено и звенѣло въ ушахъ у всѣхъ въ послѣднее время. Никто почти не знаетъ человѣка, не даетъ себѣ отчета ни о характерѣ его, ни о способностяхъ, ни о направленіи: выбираютъ потому, что много наслышаны объ его имени. Напрасно было бы вступать въ борьбу съ этимъ стаднымъ порывомъ. Положимъ, какой-нибудь добросовѣстный избиратель пожелалъ бы дѣйствовать сознательно въ такомъ важномъ дѣлѣ, не захотѣлъ бы подчиниться насильственному давленію комитета. Ему остается — или уклониться вовсе въ день выбора, или подать голосъ за своего кандидата по своему разумѣнію. Какъ бы ни поступилъ онъ, — все-таки выбранъ будетъ тотъ, кого провозгласила масса легкомысленныхъ, равнодушныхъ или уговоренныхъ избирателей.
По теоріи, избранный долженъ быть излюбленнымъ человѣкомъ большинства, а на самомъ дѣлѣ избирается излюбленникъ меньшинства, иногда очень скуднаго, только это меньшинство представляетъ организованную силу, тогда какъ большинство, какъ песокъ, ничѣмъ не связано, и потому безсильно передъ кружкомъ или партіей. Выборъ долженъ бы падать на разумнаго и способнаго, а въ дѣйствительности падаетъ на того, кто нахальнѣе суется впередъ. Казалось бы, для кандидата существенно требуется — образованіе, опытность, добросовѣстность въ работѣ: а въ дѣйствительности всѣ эти качества могутъ быть и не быть: они не требуются въ избирательной борьбѣ, тутъ важнѣе всего — смѣлость, самоувѣренность въ соединеніи съ ораторствомъ /с. 39/ и даже съ нѣкоторою пошлостью, нерѣдко дѣйствующею на массу. Скромность, соединенная съ тонкостью чувства и мысли, — для этого никуда не годится.
Такъ нараждается народный представитель, такъ пріобрѣтается его полномочіе. Какъ онъ употребляетъ его, какъ имъ пользуется? Если натура у него энергическая, онъ захочетъ дѣйствовать и принимается образовывать партію; если онъ заурядной натуры, то самъ примыкаетъ къ той или другой партіи. Для предводителя партіи требуется прежде всего сильная воля. Это свойство органическое, подобно физической силѣ, и потому не предполагаетъ непремѣнно нравственныя качества. При крайней ограниченности ума, при безграничномъ развитіи эгоизма и самой злобы, при низости и безчестности побужденій, человѣкъ съ сильною волей можетъ стать предводителемъ партіи и становится тогда руководящимъ, господственнымъ главою кружка или собранія, хотя бы къ нему принадлежали люди, далеко превосходящіе его умственными и нравственными качествами. Вотъ какова, по свойству своему, бываетъ руководящая сила въ парламентѣ. Къ ней присоединяется еще другая рѣшительная сила — краснорѣчіе. Это — тоже натуральная способность, не предполагающая ни нравственнаго характера, ни высокаго духовнаго развитія. Можно быть глубокимъ мыслителемъ, поэтомъ, искуснымъ полководцемъ, тонкимъ юристомъ, опытнымъ законодателемъ — и въ то же время быть лишеннымъ дѣйственнаго слова; и наоборотъ: можно, при самыхъ заурядныхъ умственныхъ способностяхъ и знаніяхъ, обладать особливымъ даромъ краснорѣчія. Соединеніе этого дара съ полнотою духовныхъ силъ — есть рѣдкое и исключительное явленіе въ парламентской жизни. Самыя блестящія импровизаціи, прославившія ораторовъ и соединенныя съ важными рѣшеніями, кажутся блѣдными и жалкими въ чтеніи, подобно /с. 40/ описанію сценъ, разыгранныхъ въ прежнее время знаменитыми актерами и пѣвцами. Опытъ свидѣтельствуетъ непререкаемо, что въ большихъ собраніяхъ рѣшительное дѣйствіе принадлежитъ не разумному, но бойкому и блестящему слову, что всего дѣйствительнѣе на массу: — не ясные, стройные аргументы, глубоко коренящіеся въ существѣ дѣла, но громкія слова и фразы, искусно подобранныя, усильно натверженныя и разсчитанныя на инстинкты гладкой пошлости, всегда таящіеся въ массѣ. Масса легко увлекается пустымъ вдохновеніемъ декламаціи и, подъ вліяніемъ порыва, часто безсознательнаго, способна приходить къ внезапнымъ рѣшеніямъ, о коихъ приходится сожалѣть при хладнокровномъ обсужденіи дѣла.
Итакъ, когда предводитель партіи съ сильною волей соединяетъ еще и даръ краснорѣчія, — онъ выступаетъ въ своей первой роли на открытую сцену передъ цѣлымъ свѣтомъ. Если-же у него нѣтъ этого дара, онъ стоитъ, подобно режиссеру, за кулисами и направляетъ оттуда весь ходъ парламентскаго представленія, распредѣляя роли, выпуская ораторовъ, которые говорятъ за него, употребляя въ дѣло по усмотрѣнію — болѣе тонкіе, но нерѣшительные умы своей партіи: — они за него думаютъ.
Что такое парламентская партія? По теоріи, — это союзъ людей одинаково мыслящихъ и соединяющихъ свои силы для совокупнаго осуществленія своихъ воззрѣній въ законодательствѣ и въ направленіи государственной жизни. Но таковы бываютъ развѣ только мелкіе кружки: большая, значительная въ парламентѣ партія образуется лишь подъ вліяніемъ личнаго честолюбія, группируясь около одного господствующаго лица. Люди, по природѣ, дѣлятся на двѣ категоріи: одни: — не терпятъ надъ собою никакой власти, и потому необходимо стремятся господствовать сами; другіе, по харак/с. 41/теру своему, страшась нести на себѣ отвѣтственность, соединенную со всякимъ рѣшительнымъ дѣйствіемъ, уклоняются отъ всякаго рѣшительнаго акта воли: эти послѣдніе какъ-бы рождены для подчиненія и составляютъ изъ себя стадо, слѣдующее за людьми воли и рѣшенія, составляющими меньшинство. Такимъ образомъ, люди самые талантливые подчиняются охотно, съ радостью складывая въ чужія руки направленіе своихъ дѣйствій и нравственную отвѣтственность. Они какъ-бы инстинктивно «ищутъ вождя» и становятся послушными его орудіями, сохраняя увѣренность, что онъ ведетъ ихъ къ побѣдѣ — и, нерѣдко, къ добычѣ. — Итакъ, всѣ существенныя дѣйствія парламентаризма отправляются вождями партій: они ставятъ рѣшенія, они ведутъ борьбу и празднуютъ побѣду. Публичныя засѣданія суть не что иное какъ представленіе для публики. Произносятся рѣчи для того, чтобы поддержать фикцію парламентаризма: рѣдкая рѣчь вызываетъ, сама по себѣ, парламентское рѣшеніе въ важномъ дѣлѣ. Рѣчи служатъ къ прославленію ораторовъ, къ возвышенію популярности, къ составленію карьеры, — но въ рѣдкихъ случаяхъ рѣшаютъ подборъ голосовъ. Каково должно быть большинство, — это рѣшается обыкновенно внѣ засѣданія.
Таковъ сложный механизмъ парламентскаго лицедѣйства, таковъ образъ великой политической лжи, господствующей въ наше время. По теоріи парламентаризма, должно господствовать разумное большинство; на практикѣ господствуютъ пять-шесть предводителей партіи; они, смѣняясь, овладѣваютъ властью. По теоріи, убѣжденіе утверждается ясными доводами во время парламентскихъ дебатовъ; на практикѣ — оно не зависитъ нисколько отъ дебатовъ, но направляется волею предводителей и соображеніями личнаго интереса. По теоріи, народные представители имѣютъ въ виду единственно народное благо; на практикѣ — они, подъ пред/с. 42/логомъ народнаго блага, и на счетъ его, имѣютъ въ виду преимущественно личное благо свое и друзей своихъ. По теоріи — они должны быть изъ лучшихъ, излюбленныхъ гражданъ; на практикѣ — это наиболѣе честолюбивые и нахальные граждане. По теоріи — избиратель подаетъ голосъ за своего кандидата потому, что знаетъ его и довѣряетъ ему; на практикѣ — избиратель даетъ голосъ за человѣка, котораго по большей части совсѣмъ не знаетъ, но о которомъ натвержено ему рѣчами и криками заинтересованной партіи. По теоріи — дѣлами въ парламентѣ управляютъ и двигаютъ — опытный разумъ и безкорыстное чувство; на практикѣ — главныя движущія силы здѣсь — рѣшительная воля, эгоизмъ и краснорѣчіе.
Вотъ каково въ сущности это учрежденіе, выставляемое — цѣлью и вѣнцомъ государственнаго устройства. Больно и горько думать, что въ землѣ Русской были и есть люди, мечтающіе о водвореніи этой лжи у насъ; что профессоры наши еще проповѣдуютъ своимъ юнымъ слушателямъ о представительномъ правленіи, какъ объ идеалѣ государственнаго учрежденія; что наши газеты и журналы твердятъ объ немъ въ передовыхъ статьяхъ и фельетонахъ, подъ знаменемъ правоваго порядка; твердятъ — не давая себѣ труда вглядѣться ближе, безъ предубѣжденія, въ дѣйствіе парламентской машины. Но уже и тамъ, гдѣ она издавна дѣйствуетъ, — ослабѣваетъ вѣра въ нее; еще славитъ ее либеральная интеллигенція, но народъ стонетъ подъ гнетомъ этой машины и распознаетъ скрытую въ ней ложь. Едва-ли дождемся мы, — но дѣти наши и внуки несомнѣнно дождутся сверженія этого идола, которому современный разумъ продолжаетъ еще въ самообольщеніи покланяться…
/с. 43/
На томъ же ложномъ основаніи стоитъ и господствующее нынѣ ученіе о совершенствахъ демократіи и демократическаго правленія. Эти совершенства предполагаютъ — совершенную способность массы уразумѣть тонкія черты политическаго ученія, явственно и раздѣльно присущія сознанію его проповѣдниковъ. Эта ясность сознанія доступна лишь немногимъ умамъ, составляющимъ аристократію интеллигенціи; а масса, какъ всегда и повсюду, состояла и состоитъ изъ толпы. — «vulgus», и ея представленія по необходимости будутъ «вульгарныя».
Демократическая форма правленія самая сложная и самая затруднительная изъ всѣхъ извѣстныхъ въ исторіи человѣчества. Вотъ причина — почему эта форма повсюду была преходящимъ явленіемъ и, за немногими исключеніями, нигдѣ не держалась долго, уступая мѣсто другимъ формамъ. И неудивительно. Государственная власть призвана дѣйствовать и распоряжаться; дѣйствія ея суть проявленія единой воли, — безъ этого немыслимо никакое правительство. Но въ какомъ смыслѣ множество людей или собраніе народное можетъ проявлять единую волю? Демократическая фразеологія не останавливается на рѣшеніи этого вопроса, отвѣчая на него извѣстными фразами и поговорками въ родѣ такихъ, напримѣръ: «воля народная», «общественное мнѣніе», «верховное рѣшеніе націи», «гласъ народа — гласъ Божій» и т. п. Всѣ эти фразы, конечно, должны означать, что великое множество /с. 44/ людей, по великому множеству вопросовъ, можетъ придти къ одинаковому заключенію и постановить сообразно съ нимъ одинаковое рѣшеніе. Пожалуй, это и бываетъ возможно, но лишь по самымъ простымъ вопросамъ. Но когда съ вопросомъ соединено хотя малѣйшее усложненіе, рѣшеніе его въ многочисленномъ собраніи возможно лишь при посредствѣ людей, способныхъ обсудить его во всей сложности, и затѣмъ убѣдить массу къ принятію рѣшенія. Къ числу самыхъ сложныхъ принадлежатъ, напримѣръ, политическіе вопросы, требующіе крайняго напряженія умственныхъ силъ у самыхъ способныхъ и опытныхъ мужей государственныхъ: въ такихъ вопросахъ, очевидно, нѣтъ ни малѣйшей возможности разсчитывать на объединеніе мысли и воли въ многолюдномъ народномъ собраніи: — рѣшенія массы въ такихъ вопросахъ могутъ быть только гибельныя для государства. Энтузіасты демократіи увѣряютъ себя, что народъ можетъ проявлять свою волю въ дѣлахъ государственныхъ: это пустая теорія, — на дѣлѣ же мы видимъ, что народное собраніе способно только принимать — по увлеченію — мнѣніе, выраженное однимъ человѣкомъ или нѣкоторымъ числомъ людей; напримѣръ, мнѣніе извѣстнаго предводителя партіи, извѣстнаго мѣстнаго дѣятеля, или организованной ассоціаціи, или, наконецъ, — безразличное мнѣніе того или другого вліятельнаго органа печати. Такимъ образомъ, процедура рѣшенія превращается въ игру, совершающуюся на громадной аренѣ множества головъ и голосовъ; чѣмъ ихъ болѣе принимается въ счетъ, тѣмъ болѣе эта игра запутывается, тѣмъ болѣе зависитъ отъ случайныхъ и безпорядочныхъ побужденій.
Къ избѣжанію и обходу всѣхъ этихъ затрудненій изобрѣтено средство — править посредствомъ представительства — средство организованное прежде всего, и оправдавшее себя успѣхомъ, въ Англіи. Отсюда, по установившейся модѣ, /с. 45/ перешло оно и въ другія страны Европы, но привилось съ успѣхомъ, по прямому преданію и праву, лишь въ Американскихъ Соединенныхъ Штатахъ. Однако и на родинѣ своей, въ Англіи, представительныя учрежденія вступаютъ въ критическую эпоху своей исторіи. Самая сущность идеи этого представительства подверглась уже здѣсь измѣненію, извращающему первоначальное его значеніе. Дѣло въ томъ, что съ самаго начала собраніе избирателей, тѣсно ограниченное, присылало отъ себя въ парламентъ извѣстное число лицъ, долженствовавшихъ представлять мнѣніе страны въ собраніи, но не связанныхъ никакою опредѣленною инструкціей отъ массы своихъ избирателей. Предполагалось, что избраны люди, разумѣющіе истинныя нужды страны своей и способные дать вѣрное направленіе государственной политикѣ. Задача разрѣшалась просто и ясно: требовалось уменьшить до возможнаго предѣла трудность народнаго правленія, ограничивъ малымъ числомъ способныхъ людей — собраніе, призванное къ рѣшенію государственныхъ вопросовъ. Люди эти являлись въ качествѣ свободныхъ представителей народа, а не того или другого мнѣнія, той или другой партіи, не связанные никакою инструкціей. Но, съ теченіемъ времени, мало-по-малу эта система измѣнилась, подъ вліяніемъ того же рокового предразсудка о великомъ значеніи общественнаго мнѣнія, просвѣщаемаго, будто бы, періодическою печатью и дающаго массѣ народной способность имѣть прямое участіе въ рѣшеніи политическихъ вопросовъ. Понятіе о представительствѣ совершенно измѣнило свой видъ, превратившись въ понятіе о мандатѣ, или опредѣленномъ порученіи. Въ этомъ смыслѣ, каждый избранный въ той или другой мѣстности почитается уже представителемъ мнѣнія въ той мѣстности господствующаго, или партіи, подъ знаменемъ этого мнѣнія одержавшей побѣду на выборахъ, — это /с. 46/ уже не представитель отъ страны или народа, но делегатъ, связанный инструкціей отъ своей партіи. Это измѣненіе въ самомъ существѣ идеи представительства послужило началомъ язвы, разъѣдающей всю систему представительнаго правленія. Выборы, съ раздробленіемъ партій, приняли характеръ личной борьбы мѣстныхъ интересовъ и мнѣній, отрѣшенной отъ основной идеи о пользѣ государственной. При крайнемъ умноженіи числа членовъ собранія большинство ихъ, помимо интереса борьбы и партіи, заражается равнодушіемъ къ общественному дѣлу и теряетъ привычку присутствовать во всѣхъ засѣданіяхъ и участвовать непосредственно въ обсужденіи всѣхъ дѣлъ. Такимъ образомъ, дѣло законодательства и общаго направленія политики, самое важное для государства, — превращается въ игру, состоящую изъ условныхъ формальностей, сдѣлокъ и фикцій. Система представительства сама себя оболживила на дѣлѣ.
Эти плачевные результаты всего явственнѣе обнаруживаются тамъ, гдѣ населеніе государственной территоріи не имѣетъ цѣльнаго состава, но заключаетъ въ себѣ разнородныя національности. Націонализмъ въ наше время можно назвать пробнымъ камнемъ, на которомъ обнаруживается лживость и непрактичность парламентскаго правленія. Примѣчательно, что начало національности выступило впередъ и стало движущею и раздражающею силою въ ходѣ событій именно съ того времени, какъ пришло въ соприкосновеніе съ новѣйшими формами демократіи. Довольно трудно опредѣлить существо этой новой силы и тѣхъ цѣлей, къ какимъ она стремится; но несомнѣнно, что въ ней — источникъ великой и сложной борьбы, которая предстоитъ еще въ исторіи человѣчества, и невѣдомо къ какому приведетъ исходу. Мы видимъ теперь, что каждымъ отдѣльнымъ племенемъ, принадлежащимъ къ составу разноплеменнаго государства, овла/с. 47/дѣваетъ страстное чувство нетерпимости къ государственному учрежденію, соединяющему его въ общій строй съ другими племенами, и желаніе имѣть свое самостоятельное управленіе, со своею, нерѣдко мнимою, культурой. И это происходитъ не съ тѣми только племенами, которыя имѣли свою исторію и, въ прошедшемъ своемъ, отдѣльную политическую жизнь и культуру, — но и съ тѣми, которыя никогда не жили особою политическою жизнью. Монархія неограниченная успѣвала устранять или примирять всѣ подобныя требованія и порывы, — и не одною только силой, но и уравненіемъ правъ и отношеній подъ одною властью, но демократія не можетъ съ ними справиться, и инстинкты націонализма служатъ для нея разъѣдающимъ элементомъ: каждое племя изъ своей мѣстности высылаетъ представителей — не государственной и народной идеи, но представителей племенныхъ инстинктовъ, племеннаго раздраженія, племенной ненависти — и къ господствующему племени, и къ другимъ племенамъ, и къ связующему всѣ части государства учрежденію. Какой нестройный видъ получаетъ въ подобномъ составѣ народное представительство и парламентское правленіе — очевиднымъ тому примѣромъ служитъ въ наши дни австрійскій парламентъ. Провидѣніе сохранило нашу Россію отъ подобнаго бѣдствія, при ея разноплеменномъ составѣ. Страшно и подумать, чтó возникло бы у насъ, когда бы судьба послала намъ роковой даръ — всероссійскаго парламента! Да не будетъ.
Первый образецъ народнаго, представительнаго правленія, явила новѣйшей Европѣ Англія. Съ половины прошлаго [XVIII] столѣтія французскіе философы стали прославлять англійскія учрежденія и выставлять ихъ примѣромъ для всеобщаго подражанія. Но въ ту пору не столько политическая свобода привлекала французскіе умы, сколько привлекали начала религіозной терпимости, или лучше сказать, начала безвѣрія, бывшія тогда въ модѣ въ Англіи и пущенныя въ обращеніе англійскими философами того времени. Вслѣдъ за Франціей, которая давала тонъ и нравамъ и литературѣ во всей западной интеллигенціи, мода на англійскія учрежденія распространилась по всему Европейскому материку. Между тѣмъ произошли два великія событія, изъ коихъ одно /с. 50/ утверждало эту вѣру, а другое — чуть было совсѣмъ не поколебало ее. Возникла республика Американскихъ Соединенныхъ Штатовъ, и ея учрежденія, скопированныя съ англійскихъ (кромѣ королевской власти и аристократіи), принялись на новой почвѣ прочно и плодотворно. Это произвело восторгъ въ умахъ, и прежде всего во Франціи. Съ другой стороны, — явилась Французская республика, и скоро явила міру всѣ гнусности, безпорядки и насилія революціоннаго правительства. Повсюду произошелъ взрывъ негодованія и отвращенія противъ французскихъ и, стало быть, вообще противъ демократическихъ учрежденій. Ненависть къ революціи отразилась даже на внутренней политикѣ самого британскаго правительства. Чувство это начало ослабѣвать къ 1815 году, подъ вліяніемъ политическихъ событій того времени, — въ умахъ проснулось желаніе, съ свѣжею надеждой, соединить политическую свободу съ гражданскимъ порядкомъ въ формахъ, подходящихъ къ англійской конституціи: вошла въ моду опять политическая англоманія. Затѣмъ послѣдовалъ рядъ попытокъ осуществить британскій идеалъ, сначала во Франціи, потомъ въ Испаніи и Португаліи, потомъ въ Голландіи и Бельгіи, наконецъ, въ послѣднее время, въ Германіи, въ Италіи и въ Австріи. Слабый отголосокъ этого движенія отразился и у насъ въ 1825 году, въ безумной попыткѣ аристократовъ мечтателей, не знавшихъ ни своего народа, ни своей исторіи.
Любопытно прослѣдить исторію новыхъ демократическихъ учрежденій: долговѣчны-ли оказались они, каждое на своей почвѣ, въ сравненіи съ монархическими учрежденіями, коихъ продолженіе исторія считаетъ рядомъ столѣтій.
Во Франціи, со времени введенія политической свободы, правительство, во всей силѣ государственной своей власти, было три раза ниспровергнуто парижскою уличною толпою; въ 1792 г., въ 1830 и въ 1848 году. Три раза было ниспро/с. 51/вергнуто арміей, или военной силой: въ 1797 году 4 сентября (18 Фруктидора), когда большинствомъ членовъ директоріи, при содѣйствіи военной силы, были уничтожены выборы, состоявшіеся въ 48 департаментахъ, и отправлены въ ссылку 56 членовъ законодательныхъ собраній. Въ другой разъ, въ 1797 году 9 ноября (18 Брюмера) правительство ниспровергнуто Бонапартомъ, и наконецъ въ 1851 г., 2 декабря, другимъ Бонапартомъ, младшимъ. Три раза правительство было ниспровергнуто внѣшнимъ нашествіемъ непріятеля: въ 1814, въ 1815 и въ 1870. Въ общемъ счетѣ, съ начала своихъ политическихъ экспериментовъ по 1870 годъ, Франція имѣла 44 года свободы и 37 годовъ суроваго диктаторства. При томъ еще стóитъ примѣтить странное явленіе: монархи старшей Бурбонской линіи, оставляя много мѣста дѣйствію политической свободы, никогда не опирались на чистомъ началѣ новѣйшей демократіи; напротивъ того, оба Наполеона, провозгласивъ безусловно эти начала, управляли Франціей деспотически.
Въ Испаніи народное правленіе провозглашено было въ эпоху окончательнаго паденія Наполеона. Чрезвычайное собраніе кортесовъ утвердило въ Кадиксѣ конституцію, провозгласивъ въ первой статьѣ оной, что верховенство власти принадлежитъ націи. Фердинандъ VII, вступивъ въ Испанію чрезъ Францію, отмѣнилъ эту конституцію и сталъ править самовластно. Черезъ 6 лѣтъ генералъ Ріего, во главѣ военнаго возстанія, принудилъ короля возстановить конституцію. Въ 1823 году французская армія, подъ внушеніемъ Священнаго союза, вступила въ Испанію и возстановила Фердинанда въ самовластіи. Вдова его, въ качествѣ регентши, для охраненія правъ дочери своей Изабеллы противъ Донъ-Карлоса, вновь приняла конституцію. Затѣмъ начинается для Испаніи послѣдовательный рядъ мятежей и возстаній, изрѣдка /с. 52/ прерываемыхъ краткими промежутками относительнаго спокойствія. Достаточно указать, что съ 1816 года до вступленія на престолъ Альфонса было въ Испаніи до 40 серьезныхъ военныхъ возстаній, съ участіемъ народной толпы. Говоря объ Испаніи, нельзя не упомянуть о томъ чудовищномъ и поучительномъ зрѣлищѣ, которое представляютъ многочисленныя республики Южной Америки, республики испанскаго происхожденія и испанскихъ нравовъ. Вся ихъ исторія представляетъ непрестанную смѣну ожесточенной рѣзни между народною толпою и войсками, — прерываемую правленіемъ деспотовъ, напоминающихъ Коммода или Калигулу. Довольно привести въ примѣръ хотя Боливію, гдѣ изъ числа 14 президентовъ республики, тринадцать кончили свое правленіе насильственною смертью или ссылкой.
Начало народнаго или представительнаго правленія въ Германіи и въ Австріи не ранѣе 1848 года. Правда, начиная съ 1815 года, поднимается глухой ропотъ молодой интеллигенціи на Германскихъ владѣтельныхъ князей за неисполненіе обѣщаній, данныхъ народу въ эпоху великой войны за освобожденіе. За немногими, мелкими исключеніями, въ Германіи не было представительныхъ учрежденій до 1847 года, когда Прусскій король учредилъ у себя особенную форму конституціоннаго правленія; однако оно не простояло и одного года. Но стоило только напору парижской уличной толпы сломить французскую хартію и низложить конституціоннаго короля, какъ поднялось и въ Германіи уличное движеніе, съ участіемъ войскъ. Въ Берлинѣ, въ Вѣнѣ, во Франкфуртѣ устроились національныя собранія, по французскому шаблону. Едва прошелъ годъ, какъ правительство разогнало ихъ военною силой. Новѣйшія германскія и австрійскія конституціи всѣ исходятъ отъ монархической власти, и еще ждутъ суда своего отъ исторіи.
Источникъ: «Московскій Сборникъ». Изданіе К. П. Побѣдоносцева третье, дополненное. — М.: Синодальная Типографія, 1896. — С. 31-52.