Есть въ душахъ человѣческихъ сила нравственнаго тяготѣнія, привлекающая одну душу къ другой; есть глубокая потребность воздѣйствія одной души на другую. Безъ этой силы люди представлялись бы кучею песчинокъ, ничѣмъ не связанныхъ и носимыхъ вѣтромъ во всѣ стороны. Сила эта естественно, безъ предварительнаго соглашенія, соединяетъ людей въ общество. Она заставляетъ, въ средѣ людской, искать другого человѣка, къ кому приразиться, кого слушать, кѣмъ руководствоваться. Одушевляемая нравственнымъ началомъ, она получаетъ значеніе силы творческой, совокупляя и поднимая массы на великія дѣла, на великіе подвиги.
Но для общества гражданскаго недостаточно этого вольнаго и случайнаго взаимнаго воздѣйствія… Естественное, какъ бы инстинктивное стремленіе къ нему, огустѣвая и сосредоточиваясь, ищетъ властнаго, непререкаемаго воздѣйствія, которымъ объединялась бы, которому подчинялась бы масса со всѣми разнообразными ея потребностями, вожделѣніями и страстями, въ которомъ обрѣтала бы возбужденіе дѣятельности и начало порядка, въ которомъ находила бы, посреди всякихъ извращеній своеволія, — мѣрило правды. — /с. 251/ Итакъ на правдѣ основана, по идеѣ своей, всякая власть, и поелику правда имѣетъ своимъ источникомъ и основаніемъ Всевышняго Бога и законъ Его, въ душѣ и совѣсти каждаго естественно написанный, — то и оправдывается въ своемъ глубокомъ смыслѣ слово: нѣсть власть, аще не отъ Бога.
Слово это сказано подвластнымъ, но оно относится столь же внушительно и въ самой власти, и о, когда бы сознавала всякая власть все его значеніе! Великое и страшное дѣло — власть, потому что это дѣло — священное. Слово священный въ первоначальномъ своемъ смыслѣ значитъ: отдѣленный, на службу Богу обреченный. Итакъ власть — не для себя существуетъ, но ради Бога, и есть служеніе, на которое обреченъ человѣкъ. Отсюда и безграничная, страшная сила власти, и безграничная, страшная тягота ея.
Сила ея безгранична, и не въ матеріальномъ смыслѣ, а въ смыслѣ духовномъ, ибо это сила разсужденія и творчества. Первый моментъ мірозданія есть появленіе свѣта и отдѣленіе его отъ тьмы. Подобно тому и первое отправленіе власти есть обличеніе правды и различеніе неправды: на этомъ основана вѣра во власть и неудержимое тяготѣніе въ ней всего человѣчества. Сколько разъ, и повсюду, вѣра эта обманывалась, и все таки источникъ ея остается цѣлъ и не изсякаетъ, потому что безъ правды жить не можетъ человѣкъ. Отсюда происходитъ и творческая сила власти — сила привлекать людей добра, правды и разума, возбуждать и одушевлять ихъ на дѣла и подвиги. — Власти принадлежитъ и первое и послѣднее слово — альфа и омега въ дѣлахъ человѣческой дѣятельности.
Сколько ни живетъ человѣчество, не перестаетъ страдать то отъ власти, то отъ безвластія. Насиліе, злоупотребленіе, безуміе, своекорыстіе власти — поднимаетъ мятежъ. Извѣрившись въ идеалъ власти, люди мечтаютъ обойтись /с. 252/ безъ власти и поставить на мѣсто ея слово закона. Напрасное мечтаніе: во имя закона возникающіе во множествѣ самовластные союзы поднимаютъ борьбу о власти, и раздробленіе властей ведетъ къ насиліямъ — еще тяжеле прежнихъ. Такъ бѣдное человѣчество въ исканіи лучшаго устройства носится точно по волнамъ безбрежнаго океана, въ коемъ бездна призываетъ бездну, кормила нѣтъ — и не видать пристани…
И все таки — безъ власти жить ему невозможно. Въ душевной природѣ человѣка, — за потребностью взаимнаго общенія, глубоко таится — потребность власти. Съ тѣхъ поръ какъ раздвоилась его природа, явилось различіе добра и зла, и тяга въ добру и правдѣ вступила въ душѣ его въ непрестающую борьбу съ тягою въ злу и неправдѣ, — не осталось иного спасенія какъ искать примиренія и опоры въ верховномъ судіи этой борьбы, въ живомъ воплощеніи властнаго начала порядка и правды. Итакъ, сколько бы ни было разочарованій, обольщеній, мученій отъ власти, человѣчество, доколѣ жива еще въ немъ тяга въ добру и правдѣ, съ сознаніемъ своего раздвоенія и безсилія, не перестанетъ вѣрить въ идеалъ власти и повторять попытки къ его осуществленію. Издревле, и до нашихъ дней, безумцы говорили и говорятъ въ сердцѣ своемъ: нѣтъ Бога, нѣтъ правды, нѣтъ добра и зла, — привлекая въ себѣ другихъ безумцевъ и проповѣдуя безбожіе и анархію. Но масса человѣчества хранитъ въ себѣ вѣру въ высшее начало жизни, и посреди слезъ и крови, подобно слѣпцу ищущему вождя, ищетъ для себя власти и прививаетъ ее съ непрестающею надеждой, и эта надежда — жива, не смотря на вѣковыя разочарованія и обольщенія.
Итакъ дѣло власти есть дѣло непрерывнаго служенія, а потому въ сущности — дѣло самопожертвованія. Какъ странно звучитъ, однако, это слово въ ходячихъ понятіяхъ /с. 253/ о власти. Казалось бы, естественно людямъ бѣжать и уклоняться отъ жертвъ. Напротивъ того — всѣ ищутъ власти, всѣ стремятся въ ней, изъ за власти борются, злодѣйствуютъ, уничтожаютъ другъ друга, а достигнувъ власти, радуются и торжествуютъ. Власть стремится величаться, и величаясь, впадаетъ въ странное мечтательное состояніе, — какъ будто она сама для себя существуетъ, а не для служенія. А между тѣмъ непререкаемый, единый истинный идеалъ власти — въ словѣ Христа Спасителя: «кто хочетъ быть между вами первымъ, да будетъ всѣмъ слуга». Слово это мимо ушей у насъ проходитъ, какъ нѣчто не до насъ относящееся, а до какого-то иного, особаго, въ Палестинѣ бывшаго сообщества — но по истинѣ, какая власть, какъ бы ни была высока, какая, въ глубинѣ своей совѣсти, не сознается, что чѣмъ выше ея величіе, чѣмъ большій объемлетъ кругъ дѣятельности, тѣмъ тягостнѣе становятся ея узы, тѣмъ глубже раскрывается передъ нею свитокъ язвъ общественныхъ, въ коихъ написано столько «рыданія и жалости и горя», тѣмъ громче раздаются крики и вопли о неправдѣ, проникающіе душу и ее обязывающіе. Первое условіе власти есть вѣра въ себя, т. е. въ свое призваніе: благо власти, когда эта вѣра сливается съ сознаніемъ долга и нравственной отвѣтственности. Бѣда для власти, когда она отдѣляется отъ этого сознанія и безъ него себя ощущаетъ и въ себя вѣритъ. Тогда начинается паденіе власти, доходящее до утраты этой вѣры въ себя, то есть до униженія и разложенія.
Власть, какъ носительница правды, нуждается болѣе всего въ людяхъ правды, въ людяхъ твердой мысли, крѣпкаго разумѣнія и праваго слóва, у коихъ да и нѣтъ не соприкасаются и не сливаются, но самостоятельно и раздѣльно возникаютъ въ духѣ и въ словѣ выражаются. Толь/с. 254/ко такіе люди могутъ быть твердою опорою власти и вѣрными ея руководителями. Счастлива власть, умѣющая различать такихъ людей и цѣнить ихъ по достоинству и неуклонно держаться ихъ. Горе той власти, которая такими людьми тяготится и предпочитаетъ имъ людей склоннаго нрава, уклончиваго мнѣнія и языка льстиваго.
Правый человѣкъ есть человѣкъ цѣльный — не терпящій раздвоенія. Онъ смотритъ прямо очами въ очи, и въ очахъ его видится одинъ образъ, одна мысль и чувство единое. Видъ его спокоенъ и безстрашенъ, и языкъ его не колеблется направо и налѣво. Мысль его сама съ собою согласна и высказывается не допытываясь, съ чьимъ мнѣніемъ согласна она, кому пріятна, чьему желанію или чьей похоти соотвѣтствуетъ. Слово его просто и не ищетъ кривыхъ путей и лукавыхъ способовъ — убѣдить въ томъ, въ чемъ мысль, пораждающая слово, не утвердилась въ правду.
Не таковъ человѣкъ неутвержденный въ мысли, двоедушный и льстивый. Онъ глядитъ вамъ въ очи, но въ его очахъ вы не его одного видите — но кто-то другой еще стоитъ сзади и выглядываетъ на васъ, — и не знаешь, кому вѣрить — этому или тому, другому? Говоритъ, и хотя бы красна и горяча была рѣчь его, — на умѣ у него: — какое она произвела на васъ впечатлѣніе, согласна ли она съ вашимъ желаніемъ или прихотью, и если вы на нее отзоветесь, онъ обернетъ ее къ вамъ и скажетъ, что вы ея создатель, что онъ отъ васъ ее заимствовалъ. Мимолетное слово ваше онъ схватитъ налету, облечетъ въ форму и понесетъ въ видѣ твердой мысли, въ видѣ рѣшительнаго мнѣнія. Чѣмъ способнѣе такой человѣкъ, тѣмъ искуснѣе успѣетъ пользоваться вами и направлять васъ. Вы затрудняетесь или сомнѣваетесь — у него готово рѣшеніе, которое выведетъ васъ изъ затрудненія, изъ безпокойства, въ покой /с. 255/ самодовольствія. Вы колеблетесь распознать, на которой сторонѣ правда — у него готовы аргументы и формулы, способныя убѣдить васъ въ томъ, кто казавшееся вамъ сомнительнымъ и есть сущая правда.
Бумага все терпитъ — такова старинная пословица, образовавшаяся въ то время, когда грамотѣйство было почти исключительно бумажное, и одна бумага служила матеріаломъ и орудіемъ крючкотворства. Наступило другое время — бумага осталась, но надъ нею стала господствовать устная рѣчь, и пришлось дивиться новѣйшему крючкотворству въ рѣчахъ безчисленныхъ ораторовъ. Возникла новая школа, въ которой и невѣжды одинаково съ умными и учеными стали обучаться искусству красно говорить, о чемъ бы то ни было, красно доказывать истину — чего угодно, и вестъ искусную игру, разсчитанную на впечатлительность слушателей. Образовалась новая порода людей, изъ среды коихъ пополняются не рѣдко ряды практическихъ дѣятелей, администраторовъ, судей, педагоговъ. Счастливъ, кто, пройдя эту школу, успѣлъ еще сохранить въ себѣ твердую мысль, добросовѣстность сужденія и способность опознаться въ истинѣ посреди тучи общихъ взглядовъ и формулъ новѣйшей софистики; словомъ сказать, кто, пройдя училище двоедушія, успѣлъ остаться прямодушнымъ.
Начальнику должно быть присуще сознаніе достоинства власти. Забывая о немъ и не соблюдая его, власть роняетъ себя и извращаетъ свои отношенія въ подчиненнымъ. Съ достоинствомъ совмѣстна, и должна быть неразлучна съ нимъ, простота обращенія съ людьми, необходимая для возбужденія ихъ въ дѣлу и для оживленія интереса въ дѣлу, и для поддержанія искренности въ отношеніяхъ. Сознаніе достоинства воспитываетъ и свободу въ обращеніи /с. 256/ съ людьми. Власть должна быть свободна въ законныхъ своихъ предѣлахъ, ибо при сознаніи достоинства ей нечего смущаться и тревожиться о томъ, какъ она покажется, какое произведетъ впечатлѣніе и какой имѣть ей приступъ къ подступающимъ людямъ. Но сознаніе достоинства должно быть неразлучно съ сознаніемъ долга: по мѣрѣ того какъ блѣднѣетъ сознаніе долга, сознаніе достоинства, расширяясь и возвышаясь не въ мѣру, производитъ болѣзнь, которую можно назвать гипертрофіей власти. По мѣрѣ усиленія этой болѣзни, власть можетъ впасть въ состояніе нравственнаго помраченія, въ коемъ она представляется сама по себѣ и сама для себя существующею. Это уже будетъ начало разложенія власти.
Сознавая достоинство власти, начальникъ не можетъ забыть, что онъ служитъ зеркаломъ и примѣромъ для всѣхъ подвластныхъ. Какъ онъ станетъ держать себя, такъ за нимъ пріучаются держать себя и другіе — въ пріемахъ, въ обращеніи съ людьми, въ способахъ работы, въ отношеніи къ дѣлу, во вкусахъ, въ формахъ приличія и неприличія. Напрасно было бы воображать, что власть, въ тѣ минуты, когда снимаетъ съ себя начальственную тогу, можетъ безопасно смѣшаться съ толпою въ ежедневной жизни толпы, на рынкѣ суеты житейской.
Однако, соблюдая свое достоинство, начальникъ долженъ столь же твердо соблюдать и достоинство своихъ подвластныхъ. Отношенія его къ нимъ должны быть основаны на довѣріи, ибо въ отсутствіи довѣрія нѣтъ нравственной связи между начальникомъ и подчиненнымъ. Бѣда начальнику, если онъ вообразитъ, что все можетъ знать и обо всемъ разсудить непосредственно, независимо отъ знаній и опытности подчиненныхъ, и захочетъ рѣшить всѣ вопросы однимъ /с. 257/ своимъ властнымъ словомъ и приказаніемъ, не справляясь съ мыслью и мнѣніемъ подчиненныхъ, непосредственно къ нему относящихся. Въ такомъ случаѣ онъ скоро почувствуетъ свое безсиліе передъ знаніемъ и опытностью подчиненныхъ, и кончитъ тѣмъ, что попадетъ въ совершенную отъ нихъ зависимость. — Пущая бѣда ему, если онъ впадаетъ въ пагубную привычку не терпѣть и не допускать возраженій и противорѣчій: — это свойство не однихъ только умовъ ограниченныхъ, но встрѣчается нерѣдко у самыхъ умныхъ и энергическихъ, но не въ мѣру самолюбивыхъ и самоувѣренныхъ дѣятелей. Добросовѣстнаго дѣятеля должна страшить привычка къ произволу и самовластію въ рѣшеніяхъ: — ею воспитывается — равнодушіе, язва бюрократіи. Власть не должна забывать, что за каждою бумагой стоитъ или живой человѣкъ или живое дѣло, и что сама жизнь настоятельно требуетъ и ждетъ соотвѣтственнаго съ нею рѣшенія и направленія. Въ немъ должна быть правда — личная — въ прямомъ, добросовѣстномъ и точномъ воззрѣніи на дѣло, — и еще правда — въ соотвѣтствіи распоряженія съ живыми соціальными, нравственными и экономическими условіями народнаго быта и народной исторіи. Этой правды нѣтъ, если руководящимъ началомъ для власти служитъ отвлеченная теорія или доктрина, отрѣшенная отъ жизни съ особливыми многообразными ея условіями и потребностями.
Чѣмъ шире кругъ дѣятельности властнаго лица, чѣмъ сложнѣе механизмъ управленія, тѣмъ нужнѣе для него подначальные люди, способные къ дѣлу, способные объединить себя съ общимъ направленіемъ дѣятельности къ общей цѣли. Люди нужны во всякое время и для всякаго правительства, а въ наше время едвали не нужнѣе чѣмъ когда-либо: въ наше время правительству приходится считаться со множествомъ /с. 258/ вновь возникшихъ и утвердившихся силъ — въ наукѣ, въ литературѣ, въ критикѣ общественнаго мнѣнія, въ общественныхъ учрежденіяхъ съ ихъ самостоятельными интересами. Умѣнье найти и выбрать людей — первое искусство власти; другое умѣнье — направить ихъ и ввесть въ должную дисциплину дѣятельности.
Выборъ людей — дѣло труда и пріобрѣтаемаго трудомъ искусства распознавать качества людей. Но власть нерѣдко склоняется устранять себя отъ этого труда и замѣняетъ его внѣшними или формальными признаками качествъ. Самыми обычными признаками этого рода считаются патенты окончанія курсовъ высшаго образованія, патенты пріобрѣтаемые посредствомъ экзаменовъ. Мѣра эта, какъ извѣстно, весьма невѣрная и зависитъ отъ множества случайностей, стало быть сама но себѣ не удостовѣряетъ на самомъ дѣлѣ ни знанія, ни тѣмъ менѣе, способности кандидата къ тому дѣлу, для коего онъ требуется. Но она служитъ къ избавленію власти отъ труда всматриваться въ людей и опознавать ихъ. Руководствуясь одною этою мѣрой, власть впадаетъ въ ошибки вредныя для дѣла. Не только способность и умѣнье, но и самое образованіе человѣка не зависитъ отъ выполненія учебныхъ программъ по множеству предметовъ, входящихъ въ составъ учебнаго курса. Безчисленные примѣры лучшихъ учениковъ — ни на какое дѣло негодныхъ, — и худшихъ, оказавшихся замѣчательными дѣятелями — доказываютъ противное. Весьма часто случается, что способность людей открывается лишь съ той минуты, когда они прикоснулись къ живой реальности дѣла: до тѣхъ поръ наука, въ видѣ уроковъ и лекцій, оставляла ихъ равнодушными, потому что они не чуяли въ ней реальнаго интереса: такова была исторія развитія многихъ великихъ общественныхъ дѣятелей.
/с. 259/ Начальникъ обширнаго управленія съ обширнымъ кругомъ дѣйствія не можетъ дѣйствовать съ успѣхомъ, если захочетъ, безъ должной мѣры, простирать свою власть непосредственно на всѣ отдѣльныя части своего управленія, вступаясь во всѣ подробности дѣлопроизводства. Самый энергическій и опытный дѣятель можетъ даромъ растратить свои силы и запутать ходъ дѣлъ въ подчиненныхъ мѣстахъ, если съ одинаковою ревностью станетъ заниматься и существенными вопросами, въ коихъ надлежитъ ему давать общее направленіе, и мелкими дѣлами текущаго производства. Мѣсто его наверху дѣла, откуда можетъ онъ обозрѣвать весь кругъ подчиненной дѣятельности: спускаясь непосредственно во всѣ углы и закоулки управленія, онъ потеряетъ мѣру труда своего и своей силы и способность широкаго кругозора, разстроитъ необходимое во всякомъ практическомъ дѣлѣ раздѣленіе труда, и ослабитъ въ подчиненныхъ нравственный интересъ дѣятельности и сознаніе нравственной отвѣтственности каждаго за порученное ему дѣло. — Съ другой стороны, ошибется главный начальникъ, если предоставитъ себѣ лично выборъ не только лицъ непосредственно отъ него зависящихъ, но и всѣхъ второстепенныхъ дѣятелей и работниковъ, подчиненныхъ начальникамъ отдѣльныхъ частей управленія: въ такомъ случаѣ онъ взялъ бы на себя дѣло свыше силъ своихъ, и не на пользу дѣла, а лишь въ угоду личному произволу своему и самовластію. Начальникъ каждой отдѣльной части несетъ на себѣ отвѣтственность за успѣхъ порученнаго ему дѣла, и отнять у него право избирать по усмотрѣнію своему сотрудниковъ себѣ и работниковъ — значитъ снять съ него отвѣтственность за успѣшный ходъ дѣла, ослабить его авторитетъ и стѣснить его свободу въ законномъ кругѣ его дѣятельности.
/с. 260/ Къ несчастью, по мѣрѣ ослабленія нравственнаго начала власти въ начальникѣ, имъ овладѣваетъ пагубная страсть патронатства, страсть покровительствовать и раздавать мѣста и должности высшаго и низшаго разряда. Великая бѣда отъ распространенія этой страсти, лицемѣрно прикрываемой видомъ добродушія и благодѣянія нуждающимся людямъ. Побужденія этой благодѣтельности нерѣдко смѣшиваются съ побужденіями угодничества передъ другими сильными міра, желающими облагодѣтельствовать своихъ кліентовъ. Увы! благодѣянія этого рода раздаются часто на счетъ блага общественнаго, на счетъ благоустройства служебныхъ отправленій, наконецъ на счетъ казенной или общественной кассы. Стоитъ власти забыться, — и она уже отрѣшается отъ мысли о правдѣ своего служенія и о благѣ общественномъ, которому служить призвана.
Самая драгоцѣнная способность правителя — способность организаторская. Это талантъ, не часто встрѣчаемый, талантъ не пріобрѣтаемый какою-либо школою, но прирожденный. О людяхъ этого качества можно сказать, что сказано о поэтахъ, что они родятся, а не дѣлаются (nascuntur, non fiunt). Стоитъ представить себѣ, какое совокупленіе различныхъ качествъ требуется для организаторскаго таланта. Въ такомъ человѣкѣ сила воображенія соединяется со способностью быстро избирать способы практической дѣятельности. Онъ долженъ быть крайне сообразителенъ, предусмотрителенъ, и вмѣстѣ съ тѣмъ рѣшителенъ для дѣйствія, угадывая для него потребную минуту; быстро проникать во всѣ подробности дѣла, не теряя изъ виду руководящихъ началъ его; долженъ быть тонкимъ наблюдателемъ людей и характеровъ, умѣть довѣряться людямъ и въ то же время не забывать, что и лучшіе люди не свободны отъ низменныхъ инстинктовъ и своекорыстныхъ побужденій.
/с. 261/ Счастливъ государственный правитель, когда ему удастся опознать такой талантъ и не ошибиться въ выборѣ. Ошибка возможна, и нерѣдки случаи, когда организаторскій талантъ думаютъ усмотрѣть въ человѣкѣ великаго ума и краснорѣчія. Но оба эти таланта не только различные, но и совершенно противоположные. Логическое развитіе мысли, способность въ діалектической аргументаціи, — почти никогда не сходятся съ организаторскою способностью. Напротивъ того человѣкъ способный соображать способы дѣйствованія и созидать планъ его — весьма часто бываетъ совсѣмъ неспособенъ изложить доказательно то, что сложилось въ умѣ его для дѣйствія. Но этотъ талантъ открывается лишь на дѣлѣ, а краснорѣчіе, дѣйствуя на умы логикой своихъ доводовъ и критикою чужихъ мнѣній, быстро увлекаетъ людей и вызываетъ сразу восторгъ и удивленіе.
Велико и свято значеніе власти. Власть, достойная своего призванія, вдохновляетъ людей и окрыляетъ ихъ дѣятельность: она служитъ для всѣхъ зерцаломъ правды, достоинства, энергіи. Видѣть такую власть, ощущать ея вдохновительное дѣйствіе — великое счастье для всякого человѣка, любящаго правду, ищущаго свѣта и добра. Великое бѣдствіе — искать власти и не находить ея, или вмѣсто нея находить мнимую власть большинства, власть толпы, произволъ въ призракѣ свободы. Не менѣе, если еще не болѣе печально — видѣть власть, лишенную сознанія своего долга, самой мысли о своемъ призваніи, власть, совершающую дѣло свое безсознательно и формально, подъ покровомъ начальственнаго величія. Стоитъ ей забыться, какъ уже начинается ея разложеніе. Остаются тѣ же формы производства, движутся по прежнему колеса механизма, но духа жизни въ нихъ нѣтъ. Мало по малу ослабѣваетъ самое желаніе изби/с. 262/рать людей приготовленныхъ и способныхъ на каждое дѣло, и люди уже не избираются, но назначаются какъ попало, по случайнымъ побужденіямъ и интересамъ, не имѣющимъ ничего общаго съ дѣломъ. Тогда начинаетъ исчезать въ производствахъ преданіе, охраняемое опытными и привязанными въ дѣлу дѣятелями, разрушается школа, воспитывающая на дѣлѣ новыхъ дѣятелей опытностью старыхъ, и люди, приступающіе въ дѣлу ради личнаго интереса и служебной карьеры, смѣняясь непрестанно въ погонѣ за лучшимъ, не оставляютъ нигдѣ прочнаго слѣда трудовъ своихъ.
Для всякой практической дѣятельности потребно искусство, оживляющее эту дѣятельность, а искусство пріобрѣтается трудомъ, разумнымъ и добросовѣстнымъ, для чего необходимо руководство. Итакъ всякое учрежденіе, назначенное для практической дѣятельности, должно быть вмѣстѣ съ тѣмъ школою, въ которой поколѣніе новыхъ дѣятелей пріучается въ искусству дѣла подъ руководствомъ старыхъ дѣятелей. На этомъ утверждается внутренній интересъ каждаго дѣла и нравственная сила, долженствующая оживлять его. При этихъ условіяхъ учрежденіе можетъ возрастать и совершенствоваться, имѣя передъ собою открытые горизонты: есть чего ожидать и надѣяться, есть путь, куда идти впередъ. Но когда учрежденіе нѣмѣетъ и мертвѣетъ, замыкаясь въ пошлыхъ путяхъ текущей формальности, оно перестаетъ быть школою искусства, превращаясь въ машину, около коей смѣняются наемные работники. Горизонты замываются, некуда смотрѣть, и нѣтъ стремленія и движенія впередъ. Такова можетъ быть судьба новыхъ учрежденій, разрастающихся съ усложненіемъ общественнаго и гражданскаго быта. Такою становится школа, при множествѣ учениковъ, учителей и предметовъ обученія, когда приходится /с. 263/ наполнять ея кадры учителями не приготовленными и неспособными, учительствующими по ремеслу, ради хлѣба: духъ жизни пропадаетъ въ ней, и она становится неспособна образовать и воспитывать юное поколѣніе. Таковъ становится судъ, какъ бы ни были въ немъ усложнены и усовершенствованы формы производства, когда онъ перестаетъ быть школою для образованія крѣпкаго знаніемъ, опытомъ и искусствомъ судебнаго сословія: формы застываютъ и мертвѣютъ, а духъ жизни исчезаетъ въ нихъ, и самъ судъ можетъ стать такою же машиной, около которой смѣняются лишь наемные работники.
Представленія о власти людей, желающихъ и ищущихъ власти, столь же разнообразны, какъ страсти и желанія человѣческія. Въ массѣ людей, коихъ помышленія сосредоточены на ежедневной жизни, преобладаетъ стремленіе къ улучшенію своего быта, безъ всякихъ дальнѣйшихъ соображеній. Затѣмъ преобладающимъ побужденіемъ къ власти служитъ честолюбіе. Въ каждомъ человѣкѣ свое я, какъ бы ни было мелко и ничтожно, способно къ быстрому и безграничному возрастанію, доходящему у иныхъ до чудовищныхъ размѣровъ: каждый, какъ бы ни былъ малъ, осматриваясь, видитъ около себя еще меньшія величины, успѣвшія при благопріятныхъ обстоятельствахъ, взобраться на крышу того или другого зданія, и благополучно взирающія съ крыши внизъ на ходячее по землѣ человѣчество. Принадлежность въ сонму хотя бы «deorum minorum gentium» соблазнительна для маленькаго человѣка, — а затѣмъ — сколько видится на горизонтѣ зданій всякой величины, и съ маленькаго зданія какъ пріятно высмотрѣть другую крышу повыше и на нее перебраться — и вглядываться въ дальніе горизонты, на которыхъ красуются «dii majorum gentium»… бывали, вѣдь, примѣры и такого восхожденія!
/с. 264/ Таковы пошлые пути и теченія, по коимъ ходитъ и стремится воображеніе малыхъ и среднихъ людей. Изъ нихъ рѣдкій спрашиваетъ себя: кто я, и способенъ ли на то дѣло, которое падетъ на меня съ моимъ возвышеніемъ? справлюсь ли я съ нимъ, и какъ буду отвѣчать за него? И кто ставитъ себѣ такіе вопросы, у того они немедленно потухаютъ въ сіяніи воображаемой славы, и вопрошающему стоитъ только сравнить себя со многими вкругъ его сидящими на кровляхъ, чтобы тотчасъ же успокоиться.
Но, оставляя въ сторонѣ пошлые пути, — какъ разнообразны и чистыя, возвышенныя, — но увы! тоже обманчивыя стремленія въ власти. Два знанія существенно необходимы для посвященія человѣка во власть. Одно — вѣковѣчное правило: «познай самого себя», другое — «познай окружающую тебя среду». То и другое необходимо для того, чтобы человѣкъ могъ сознательно опредѣлять волю свою и дѣйствовать, — дѣйствовать на воли человѣческія и двигать событія — въ какой бы ни было обширной или тѣсной сферѣ. Дѣйствованіе совершается въ мірѣ реальностей; законы разума суть въ то же время законы природы и жизни. Кто не знаетъ этихъ законовъ, не обращаетъ на нихъ вниманія, не примѣняется къ нимъ, тотъ не способенъ дѣйствовать.
Но воображеніе человѣка, воспитанное лишь на отвлеченныхъ стремленіяхъ души, хотя бы самыхъ возвышенныхъ, но не воспитанное на реальностяхъ, — возводя на высоту духъ человѣческій, побуждаетъ человѣка представлять себя способнымъ на дѣйствованіе, рисуя передъ нимъ заманчивыя картины правды и блага. Такъ выростаетъ въ человѣкѣ обманчивая увѣренность въ себѣ, и мало по малу можетъ вырости въ увѣренность въ свое призваніе. А когда съ этимъ соединяется еще вѣра въ нѣкоторыя общія положенія и аксіомы, которыя, дѣйствуя будто бы сами по себѣ, /с. 265/ требуютъ только примѣненія къ отношеніямъ человѣческимъ, и сами по себѣ способны устроить въ нихъ порядокъ и правду, — тогда эта увѣренность принимаетъ характеръ догматизма и, раздражая душу, пораждаетъ въ ней страстное стремленіе къ власти, во имя высшаго начала правды и блага, а въ сущности все таки во имя своего разросшагося я.
Я буду приказывать — мечтаетъ иной искатель власти, и слово мое будетъ творить чудеса, — мечтаетъ, воображая что одно властное слово, подобно магическому жезлу, само собою дѣйствуетъ. Но — бѣдный человѣкъ! прежде чѣмъ приказывать, научился ли ты повиноваться? Прежде чѣмъ изрекать слово власти, умѣешь ли ты выслушивать и слово приказанія и слово возраженія? Прошелъ ли ты школу служебнаго долга, въ которой каждый человѣкъ, на извѣстномъ мѣстѣ, къ извѣстному времени долженъ исполнить вѣрно и точно извѣстное дѣло, въ связи съ сѣтью множества дѣлъ другимъ порученныхъ? Научился ли ты понимать, что приказъ — это не Минерва, вдругъ вышедшая изъ головы Юпитера, какимъ ты воображаешь себя, а крайнее звено, разумно связанное съ цѣпью другихъ звеньевъ, съ логическою цѣпью причины и послѣдствія?
Иному благожелательному человѣку — воображеніе представляетъ картину благодѣяній: ему такъ хочется творить добро и служить орудіемъ добра. Увы! для того чтобъ умѣть дѣлать добро — мало быть добрымъ человѣкомъ. И тотъ, кто благодѣтельствуетъ, по Евангельской заповѣди изъ своего имущества, и тотъ наконецъ удостовѣряется собственнымъ опытомъ, что дѣлать добро человѣку — добро, въ истинномъ значеніи этого слова, — очень мудреная и тягостная наука. Во сколько разъ труднѣе она, когда приходится творить добро изъ фонда власти, которою облеченъ человѣкъ. Хорошо, когда, думая о себѣ и о своей власти, /с. 266/ онъ ни на минуту не забываетъ, что власть принадлежитъ ему ради общественнаго блага и для дѣла государственнаго; что въ сферѣ его властнаго дѣйствованія запасъ данной ему силы не можетъ и не долженъ обращаться въ рогъ изобилія, изъ котораго сыплются во всѣ стороны щедрые дары, многообразныя награды, и что данное ему отъ государства право судить о достоинствѣ лицъ, о правотѣ дѣлъ и о нуждахъ требующихъ помощи и содѣйствія, не можетъ и не должно превращаться въ рукахъ его въ право патронатства.
Но соблазнъ великъ — и для добраго и, — прибавимъ, для тщеславнаго человѣка — а оба эти качества не рѣдко соединяются: — какъ сладко быть патрономъ, встрѣчать со всѣхъ сторонъ привѣтливые и благодарные взгляды! Увлеченіе этою слабостью можетъ довести власть до крайняго разслабленія, до смѣшенія достоинства и способности съ тупостью и низостью побужденій, до развращенія подчиненныхъ общею погоней за мѣстами, общею похотью къ почестямъ, наградамъ и денежнымъ раздачамъ.
Первый законъ власти: «мѣрило праведное». Оно даетъ силу судить каждаго по достоинству и воздавать каждому должное, не ниже и не свыше его мѣры. Оно научаетъ соблюдать достоинство человѣческое въ себѣ и въ другихъ, и различать порокъ, котораго терпѣть нельзя, отъ слабости человѣческой, требующей снисхожденія и заботы. Оно держитъ власть на высотѣ ея призванія, побуждая вдумываться и въ людей и въ дѣла имъ порученныя. Оно даетъ крѣпость велѣнью, исходящему отъ власти, и властному слову присвоиваетъ творческую силу. Кто утратилъ это мѣрило своимъ равнодушіемъ и лѣностью, тотъ забылъ, что творитъ дѣло Божіе, и творитъ его съ небреженіемъ.
Источникъ: «Московскій Сборникъ». Изданіе К. П. Побѣдоносцева третье, дополненное. — М.: Синодальная Типографія, 1896. — С. 250-266.